БИОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА ДЕ ФАКТО УЖЕ НАЧАЛАСЬ
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
By logging in to LiveJournal using a third-party service you accept LiveJournal's User agreement
Анна Борисовна Матвеева (Ревякина), автор |
Вернувшийся из плена, подлеченный немцами, отдохнувший в семье, Дмитрий Иванович стал думать сначала о работе, затем о поисках квартиры: хотелось независимости, хотелось воссоздать кабинет (библиотека и мебель находились в подсобных помещениях коровкинского дома), наконец, Коровкины поговаривали о том, что из Рыбинска лучше бы уехать.
Жилье нашлось. Это был дом Сапожникова (не так давно его снесли) на углу Пушкинской и Мышкинской (Герцена) улиц. Хозяина дома новые власти решили уплотнить, и дом стал коммунальным. Ревякины поселились на втором этаже.
В городе было неспокойно. Люди, измученные войной, двумя революциями, лишенные своих домов, работы, жили в постоянном страхе: повсеместные обыски изъятие «лишнего» имущества; наряды краснофлотцев искали инакомыслящих, вытаскивали зачастую неповинных людей, по законам военного времени расстреливали без суда.Анна Борисовна Матвеева (Ревякина), автор |
Надежда Ивановна подробно сообщала о домашних новостях, о том, как все боялись плохих вестей, а теперь радуются, что Митя жив и здоров, а Саша должна скоро родить. Павел в своих письмах рассказывал о друзьях, с которыми он гуляет, даже ходит на Волгу, а также читает, учится играть в шахматы и ждет от папы новых открыток.
Следующая серия писем от Дмитрия Ивановича не заставила себя долго ждать. Описания окрестных пейзажей и достопримечательностей в них немного, зато озабоченность состоянием жены — в каждом послании. «Постарайся пободрее себя чувствовать. Друг мой милый и бесценный, душою с тобой» (28 июня 1916 года). «Милая моя мама, жду твоих писем. Желаю тебе бодрости и здоровья. Крепко обнимаю тебя и Павла» (1 июля 1916 года). «Сегодня опять нет ни писем, ни телеграммы от тебя, боюсь и думать — как ты живешь. Всей душой желаю тебе бодрости, дай Бог здоровья и сил вынести ниспосланное. Храни тебя Господь. Целую и обнимаю. Твой Д. Ревякин. 5 июля 1916 года. Гельсингфорс».
Анна Борисовна Матвеева (Ревякина), автор |
Март 1916 года. Саша с девятилетним сыном возвращается в Рыбинск. Хабаровск, где им жилось так хорошо и счастливо, остался в воспоминаниях. Дорога в Рыбинск для нее радостна и тревожна. «Хорошо, что мы возвращаемся на родину, — думает она. — Будем ближе к отцу. Может быть для нас есть уже письма от него». Дмитрий Иванович на фронте. Но где он, Саша не знает, так как с конца 1915 года известий от него нет. «Где он? Как он там со своими слабыми легкими? Да хранит его Господь. У нас нет своего угла, а через три месяца нас будет трое. И у Коровкиных трое своих детей. Хотя они уже взрослые. Младшему Феде, наверное, лет тринадцать. Ничего, дом у них большой, проживем. В первую очередь определить Павлушу в гимназию».
На всех остановках Саша выходит из вагона: в ее положении надо ходить, и они с Павлом разок-другой успевают пройти по перрону, и снова в вагон. Она снова садится у окна, сын вытаскивает книжку.
— Давай почитаем, — просит он
( Collapse )Анна Борисовна Матвеева (Ревякина), автор |
Вид, открывавшийся из окна вагона, смущал едущих: поезд шел высоко над берегом — вдруг сорвется вниз? В окнах с другой стороны проносились горы, поросшие лесом, и казалось — открой окно, и можно вдохнуть запах хвои.
Тревожно и величественно.
Как-то незаметно доехали до Читы, а еще через сутки миновали станцию Ерофей Павлович, названную в честь первопроходца Хабарова. И, наконец, еще два дня пути — и Ревякины в Хабаровске.
Приятно было почувствовать себя в привычной обстановке: просторный номер в гостинице, можно сидеть за столом, пол не дрожит и не качается под ногами.
Весь день они отдыхали, ходили по городу, не уходя далеко от гостиницы, а на следующий день Дмитрий Иваныч поехал в Комитет по постройке Восточно-Амурской железной дороги, где его ждали. Были обговорены все условия, упомянуто, что работа связана с командировками в Благовещенск, Никольск Уссурийский, Николаевск-на-Амуре, а также, возможно, в Манчжурию, Китай, и вручены подъемные для обустройства на новом месте.
Вернувшись в гостиницу в приподнятом настроение, он сразу же велел Саше собираться.
— Куда нам нужно собираться, Митя? — поинтересовалась жена.
— Мы поедем с тобой, познакомимся с городом, побываем в магазинах, найдем контору по найму квартир.
— Хорошо, но только после обеда.
Экскурсия по городу затянулась надолго.
— Покажи нам город, любезный, самое интересное, — просил Митя, — магазины, храмы.
— Да ведь зараз не объехать, город-то наш очень большой.
С вокзальной площади поехали они по Большой улице, затем извозчик привез их к городскому саду, и они увидели крутой откос, спускавшийся вниз от садовой решетки, а на краю откоса памятник Муравьеву-Амурскому.
Проехали они мимо городского цирка — очень оригинальное здание.
— А теперь, давай, к Амуру, — попросила Саша.
— Извольте, барыня, покажу вам Амур-батюшку, — развернул экипаж и повез их на рейд, где в Амур впадает Уссури. У пристаней стояли пароходы и пароходики, теснились лодки, необозримой была водная ширь.
— Ну, все, приятель, вези нас домой.
Усталые, но очень довольные, они вернулись домой.
Я совершенно уверена, что поездка по городу была для них необходима и интересна, а места, где они были, я писала со старых открыток, чудом сохранившихся с 1912 года (Издательство Контрагентства А.С. Суворина и Кo).
Анна Борисовна Матвеева (Ревякина), автор |
Маша жила одна, работала в интернате для детей-сирот, отдавая им и свое время, и тепло души, и знания, а иногда помогала материально по мере возможности.
Следующие три-четыре дня они гуляли по Москве, зашли в Третьяковскую галерею, в Румянцевскую библиотеку, где в годы учебы им приходилось часами сидеть над книгами, конспектируя труды историков, философов, читая фолианты по истории искусств, истории религии... Они прошлись по московским бульварам, поклонились Пушкину и Гоголю. Для них Пушкин был любимым поэтом, а Гоголь — любимым писателем.
Они вспоминали, как в летние каникулы совершили паломничество, иначе не скажешь, в Ясную Поляну. До Тулы ехали поездом, а уж из Тулы шли пешком до Ясной Поляны. По пути им встречались те, кто уже побывал в имении великого писателя, другие путешествовавшие обгоняли их. Ходоков было много, и только один экипаж встретился им на дороге.
Отношение к Толстому у бабушки было благоговейным. Она безоговорочно принимала его философию, и, не будучи сама истовой христианкой, одобряла его критику официальной церкви, и, конечно, переживала из-за того, что почитаемый ею Лев Николаевич должен был ежегодно в день Православия в первую неделю Великого поста выслушивать «анафему» Стеньке Разину, Емельке Пугачеву и Левке Толстому...
Анна Борисовна Матвеева (Ревякина), автор |
Снова Иван Иваныч писал прошения в консисторию, обращался к высоким церковным иерархам, с надеждой домашние ожидали ответа, получали отказы.
Но однажды к старшему брату Ивану Ивановичу пришел какой-то церковный служащий - то ли староста, то ли дьякон - и посоветовал ему отыскать какую-нибудь бедную церквушку, доходы которой были так незначительны, что святейший синод позволял служителям этих «захудалых» храмов совершать три «неположенных» обряда в год (венчание, отпевание, крещение).
Совет был принят с благодарностью, и братья Ревякины немедля отправились на поиски в Московскую губернию, где вскоре была найдена подходящая церковь на окраине Подольска.
Из Москвы была вызвана Саша.
В Подольск Митю и Сашу сопровождала почти вся родня. Две пары Ревякиных, Петр и Надежда Коровкины; из Устюжны приехал старший брат Саши Николай с женой.
Венчанье состоялось по всем полагающимся канонам. Маленький хор старательно возглашал «Многия лета». Батюшка был очень хорошо «подготовлен» мужчинами — братьями жениха и невесты, а потому в процессе церемонии сверх положенных «жена да убоится мужа своего» и «да будут два во плоть едину» неоднократно пытался поздравить «брачующуюся» персональным поцелуем.
«Поздравления» были приняты шаферами. Когда все было закончено, и вознесли все положенные молитвы, Митю и Сашу торжественно объявили мужем и женой, пропели «многия лета», вся (да простится мне это слово) компания — муж с женой, родня, немногочисленные служители храма отметили событие отменным обедом и обильным возлиянием во славу молодых. Батюшке пожаловали на новое облачение; церкви — пятьсот рублей на различные нужды. Отдохнув после всего пережитого, вся компания вернулась в Бежецк, где была встречена отцом Иваном Ивановичем и домочадцами: детьми, племянниками, а также приказчиками и прислугой.
Молодых отец благословил иконой; сестра Лиза и золовка Надежда отвели их в отведенные и приготовленные для них комнаты.
После нескольких дней отдыха Митя уехал в Петербург заканчивать учебу в Политехническом институте, а Саша вернулась в Москву. Ей нужно было сдавать госэкзамены. Семья долго отговаривала ее от этого шага, несовместимого по их понятиям с ее новым положением. Но Александра все-таки уехала.
Анна Борисовна Матвеева (Ревякина), автор |
Он подходит к ней в белых перчатках, протягивает руку, и звуки мазурки уносят их в танце…
А еще Саше нравилось кататься на коньках. Каток устраивали на Черемухе. В те далекие времена она была многоводной. Даже во времена моего детства мы купались здесь, а зимой съезжали с бульвара на санках, иногда удавалось въехать на другой берег.
Рядом находился театр, прекрасное здание в стиле классицизма; напротив пожарная каланча. Каток освещался фонарями, играла музыка. Гимназистам и гимназисткам учебное начальство разрешало кататься не более двух часов, к тому же им предписывалось быть в шапках, украшенных эмблемами гимназий.
Сейчас почти невозможно представить себе, как гимназистки могли кататься в длинных юбках из плотной ткани, в курточках, отороченных мехом, и даже небольшие муфты не мешали им, когда гимназисты приглашали их пробежаться по кругу разок, и другой, и третий.
Время летело незаметно.
— Господа гимназисты, ваше время закончилось, — возвещал служитель, — пора по домам.
Но никто его не слушал или делал вид, что не слышит.
Зато если раздавался громкий свист дежурного гимназиста, который был поставлен специально дабы предупредить катающихся, что появился инспектор Полидоров — пора сматываться.
Иногда дежурившие кричали открытым текстом: «Полидор идет, спасайтесь», — затрудняюсь сказать, какое обращение выбирал орущий: господа гимназисты (а как же тогда девицы?) или просто «спасайся, кто может».
Во всяком случае о попавших в руки инспектора бабушка не упоминала.
Анна Борисовна Матвеева (Ревякина), автор |
Мне хочется их удержать. Может, Миша или Люкашка почитают их когда-нибудь на досуге (не скоро они его дождутся) своим детям, моим замечательным внукам Наташке, Пашке, Катюшке. Еще у меня есть сестры, племянники, внучатые племянники. Только правнуков пока нет.
Вот и хочу рассказать им, откуда, из какого роду вышли они, кто были их деды, прадеды, прапрадеды…
Дальше я, конечно, и сама не знаю.
В свое время, когда я была маленькой, ну, не очень — лет 10-12 и далее, бабушка мне часто рассказывала и о детстве своем, и о юности, и о жизни своих родных.
Я любила ее слушать и задавала ей всякие вопросы; и странно, время вроде бы не бежало так стремительно, как сейчас оно мчится: не успеешь оглянуться — день канул, а ты вроде бы и сделать ничего не успел.
Мы усаживались с ней на печку-лежанку; дымила коптилка, на стенах плясали наши тени, где-то в глубине комнаты возилась моя младшая сестра Шурка…
А мы разговаривали, говорили, о чем придет на ум.
Александра Ивановна Ендогурова |
Сейчас я думаю, откуда у неё брались силы, чтобы после рабочего дня, — дня длинного, забитого уроками, проверкой тетрадей, очередями, нехитрой стряпней, круженьем по дому, — еще ублажать меня рассказами о прошлом или вести беседы о чем-то. Да было о чем.
Иногда она говорила: «отстань, сегодня некогда мне». А я канючила: «ну, когда расскажешь, когда поговорим?».
Сейчас даже трудно поверить, что это было, что часто ко мне заходила моя подружка Нина Киселева, и мы усаживались вместе, а бабушка, обняв Шурку, говорила нам о Пушкине, читала наизусть сказки и «Полтаву», которую любила более всех других поэм; иной раз удивляла нас историями из жизни древних римлян, а то просто читала нам что-нибудь по-немецки. Почему по-немецки?
Мы не были особо прилежны в изучении немецкого языка: во-первых, мы с немцами воевали («зачем же учить язык этих гадов?»), во-вторых, настоящей речи мы не слыхали, а читать «Anna und Marta baden» или что-то вроде этого было и вовсе неинтересно.
А тут сидим, уши развесили и слушаем Гейне в хорошем исполнении на немецком языке, и хоть непонятно, но удивительно, и даже хочется и самим так же почитать хотя бы.
Следующие восемь-девять лет я опущу пока, но обязательно вернусь к ним позже.
А сейчас — 1951 год. Мы живем вдвоем с бабушкой. Ей 68 лет, мне — 19. Моя милая незабвенная подруга — бабушка кажется мне старухой. Я уже работаю в школе, вечерами учусь на курсах, организованных Ярославским пединститутом. Свободного времени очень мало, но бабушка освободила меня от всякой работы по дому. Она ходила на базар, стояла в очередях за сахаром, мукой и пр., готовила, мыла посуду, стирала и гладила, мне оставалось ходить на колонку за водой, вынести на помойку (знает ли молодежь это слово?) «отходы», пришить пуговицу или поставить заплату на чулок, так — по-малости. Ну, и потом мы ходили вместе с ней на Волгу белье полоскать. Это было интересное занятие! И даже опасное: однажды, поскользнувшись на обледенелых мостках, я нырнула в студеную воду, правда, только по колено. Ухватившись за рейки, на которые женщины вешали прополосканное белье, я выбралась на мостки и бегом бросилась домой, оставив бабуле и корзинку с бельем, и санки.
Мне казалось, что жизнь моя вполне прекрасна. Поздними вечерами пока я писала планы уроков, бабушка ставила самовар. Какой он был симпатичный, пузатый; он стоял на лежанке, его труба уходила в печную отдушину, вода кипела в нем, булькала под крышкой. Мы садились пить чай. Это был час отдохновения для нас обеих. Обсуждали прошедший день, вкусно хрустели сухарями, сушками или ели хлеб с вареньем, строили планы на будущий день, а потом садились на нашу старую любимую лежанку и начинали разговор о днях минувших. Я очень любила ее рассказы о старине, она была замечательным рассказчиком, а я — благодарной слушательницей.
Когда бабушки не стало, я дала себе слово, что напишу о ней.
( Collapse )